Котенок стиснул зубы еще сильнее и покачал головой.
— Только без истерики. Это просто одежда.
Еще одно покачивание.
— Это одежда! Понимаешь? О-деж-да! От того, что ты ее оденешь, ты не станешь имперцем! И она не пропитана никакими веществами специально чтобы погубить твою юную варварскую душу, упрямую как стадо ослов! Котенок!
Он точно меня не замечал, опять прикидывался статуей. Я устало закурил.
— Мне кажется это странным. Ты отказываешь одеть самую обычную одежду, но продолжаешь ходить в… мм-м-м… халате. Халат — это, можно сказать, более интимная часть моего гардероба.
Он заморгал.
— Но вообще, знаешь, я понимаю твой выбор. Халат тебе очень идет. Нет, честно! Он открывает твои стройные ноги и вообще… гмм-м-м… надо сказать, выгодно подчеркивает фигуру. Очень, очень красиво смотрится. Когда я вижу тебя в нем, я прямо…
— Сволочь, — сказал он почти без акцента, покосился на меня с ненавистью и, покрасневший, выскочил из рубки, сжимая в руках мои бывшие брюки.
— Штурвал не бросай! — крикнул я вслед. До земли было еще более чем прилично, я наскоро запрограммировал автопилот и продолжил пускать ртом дымные колечки. Они плавали по рубке, поднимаясь все выше, пока не бледнели и не исчезали без следа.
Курить я мог долго, но Котенок появился через какую-нибудь минуту. Шорты оказались ему ниже колена, а штанины были раза в два шире, чем требовалось. Они смотрелись на нем, как одежда великана. Но с ремнем выглядело все это довольно терпимо, по крайней мере я не боялся, что Котенок, сделав быстрый шаг, окажется голым. Хотя он, вероятно, боялся этого еще сильнее, поэтому и перетянул себя ремнем так, что едва дышал.
— Ты хочешь себе осиную талию? — спросил я, изучая его, — Кажется, на маяке я видел корсет, в этом смысле он немного удобнее, кажется.
Врядли Котенок подозревал о том, что такое корсет, но он все равно вспыхнул и отвернулся от меня.
— Возьми рубашку. Только резать ее я не буду, учти, она мне еще дорога. Если надо, подверни рукава.
С рубашкой получилось неплохо, хоть она и свисала до колен, но смотрелась более или менее пристойно. Котенок, пыхтя, закатал рукава до локтей, отчего на плечах у него появились смешные опухлости. Полы он подобрал и завязал на уровне живота, оставив свисать два хвоста.
Я глубоко затянулся, так, что едва не закашлялся, и стал смотреть в боковой иллюминатор. Он был чертовски, дьявольски, невыносимо красив. Не иллюминатор, конечно. Если б я знал, к чему приведет такая трансформация гардероба, я лучше потерпел бы Котенка в остатках халата. Космос, лучше вообще стараться не смотреть на него… Я не всегда способен контролировать свой организм, а у Котенка может приключиться обморок или инфаркт, если он по мне увидит, что я чувствую… К счастью, он не подал виду, что удивлен моим поведением и, даже более того, почувствовал себя удобно в обновке.
— Извини, по части нижнего белья ничего не могу предложить. Если будет… мм-м-мм… неудобно, оденешь опять халат.
— Нормально.
— Тебе удобно? Это главное. В одежде надо ценить в первую очередь именно это.
— Это не одежда.
— Вот как?
— Это тряпки.
— Вероятно, по вашим представлениям о гардеробе модная одежда должна весить не менее центнера, — проворчал я, несколько уязвленный. Рубашка мне нравилась и я к ней привык, — Если что, твои железяки валяются где-то в шкафу.
— Это доспехи.
— Как скажешь. Но по моему, более рационально будет колоть ими орехи или разделывать рыбу. По крайней мере я никогда не поверил бы, что эти штуки можно приспособить к обычному человеческому телу, если бы не имел сомнительного удовольствия с тебя их стягивать…
Его передернуло. Эта чертова варварская невинность… Я мысленно скривился. Обычное дело — порубить в рукопашной десяток противников или расстрелять в ближнем бою корабль, но стоит одному мужчине раздеть другого — и это чудо краснеет как стыдливая гимназистка. Положительно, варвары почуднее многих неизученных организмов.
В Империи нравы были куда проще, а что касается Герхана, здесь вообще сложно было скомпоновать какую-то группу, которую можно было бы назвать «неприличное» или «приличное». Герхан в этом плане вообще был весьма непонятен. Многие считали его жителей чванливыми и чопорными педантами, другие — невоздержанными и заносчивыми дикарями, третьи — так и вовсе анархистами. Мало кто мог понять и принять основную заповедь Герхана — жизнь для жизни. Жизнь дается нам один раз, это единственное, что мы можем потерять безвозвратно и навсегда. И если так, пройти жизнь надо собой, не отклоняясь по ржавым рельсам выдуманных давно принципов того что считать «правильным», а что нет.
И при этом на Герхане, пожалуй, укоренилось больше всего всякого рода ритуалов, традиций и прочего среди всех человеческих миров. Парадокс, которых у нас всегда было с избытком. Например, любой герханец который считает абсолютно естественным спать с мужчиной, но при этом скорее застрелится, чем придет на прием без меча или не поклонится, являясь в гости к губернатору. Планета абсурдов. Если так, я ее истинный житель.
— Они для боя, а не для… того чтобы… ходить… — кажется, теперь я его немного задел. Котенок редко позволял себе роскошь употребить более трех слов в одной реплике.
— Не вся жизнь — это бой, — возразил я, — По крайней мере у нас.
— Жизнь — это борьба. Ты сам говорить, что борьба — это бой.
— Да, что-то в этом роде…
— На родной планете чтоб жить надо бороться. Там не пьют вина. Тот, кто не борется, жить не долго.