Иногда оно светится (СИ) - Страница 70

— Можно?

Котенок бросил на меня взгляд, колючий и резкий, как разряд тока. Повернулся ко мне правой стороной лица, нарочно чтоб не смотреть на меня. Пера за ухом у него уже не было.

— Привет, — я сделал шаг, — Можно к тебе? Или ты не принимаешь гостей?

Он медленно, как будто нерешительно, кивнул.

— Надеюсь, не помешал тебе.

— Герханец.

— Что? — я не ожидал, что он заговорит.

— Зачем ты пришел?

В этот миг его глаза встретились с моими и мне показалось, что тот самый электрический разряд, который был в его взгляде, прошел по моему позвоночнику. Мне показалось… Я отразился в огромных глазах, в двух бездонных невообразимых изумрудах, отразился целиком, со всеми своими мыслями, страхами, планами. Такое уже бывало. Мне показалось, что он проник в меня, прочел насквозь. И я опять увидел свое отражение в его глазах — мерзкое, коварное, похотливое. Отвратительное существо, урода. Одно мгновенье, но я видел свое отражение и я видел в нем себя.

— Ты приходил утром… — я сел в кресло, закинул ногу на ногу, — Кажется, ты что-то хотел сказать мне. Извини, тогда я был не в духе.

— Я приходил.

— Да. Извини, если я был груб.

— Сперва оскорбить, потом просить… прощения, — медленно сказал Котенок, глядя почему-то на обложку книги, — Я понимать. Ты герханец.

— Что ты хочешь сказать этим? Да, я…

— Я не обиделся на тебя. Ты всегда лжешь, Линус. Я понимать тебя.

— Лгу? — я растерялся.

— Да, — он провел рукой по обложке, будто смахивал пыль, — Ты не можешь меня обидеть, герханец.

Как и прежде, он ложил слова осторожно, гладко, впритык друг к другу, как крошечные хрупкие кирпичики.

— Ты говорить, тогда… На острове. Ты много говорить, герханец. Ты лжешь, всегда.

— На острове? — я вдруг увидел и ровную поверхность моря и редкую зелень деревьев и узкую худую спину удаляющегося от меня человека.

— Ты много говорить там, герханец. Я тебе верить. Ты лгать мне.

— Почему ты так решил? — точно острая ветка скребанула по груди, — Черт возьми, ко…

— Я для тебя пленный варвар, — сказано было без малейшей интонации, но я уловил под этим тонкую миндальную горечь, — Ты говорить, мы здесь только люди — я и ты. Ты говорить, что не причинишь плохого. Ты солгал мне,

Линус ван-Ворт. Ты… — он замешкался, нащупывая языком нужное слово, — тре… тер…

— Терпишь, — каменным голосом сказал я.

— Терпишь, — кивнул он, — Ты терпишь меня. Ты лгешь мне. Я — игрушка. Да?

Много-много маленьких хрупких кирпичиков. Огромная стена.

— Космос с тобой, Котенок! Что ты такое говоришь!

— Зачем я? — спросил он. Изумруд потемнел, — Зачем?

— Почему ты решил, что… черт… Я привык к тебе, Котенок. В тебе есть что-то такое, что есть во мне. Я еще не знаю, что это, да и не уверен, что смогу узнать. Единственное, что я знаю наверняка — с тобой мне лучше, чем без тебя.

— Ты меня не знать.

— Я знаю тебя. Я вижу твои глаза, Котенок. Я вижу тебя самого. Посмотри на меня.

Он поднял голову, опять сверкнул этот проклятый невыносимый изумруд, в душу плеснуло горячим и несдержимым — будто огромная волна накатила. Но я выдержал этот взгляд. Впервые.

Секунд десять мы смотрели друг на друга и это было так непривычно, что время вокруг нас замерзло, отвердело, потеряло текучесть.

Глаза в глаза.

Найти в этой стене трещинку… нащупать…

Что ты такое, Котенок? Откройся мне.

— Ты странный человек, Линус ван-Ворт. Ты смелый и ты трус. Ты любить войну и бояться смерти. Ты бежать сам от себя, хотя сам понимать, что… что нельзя. Нельзя так. Ты спасать меня… Три раза. Спасать свой враг. И сам не знать, зачем. Ты странный человек.

— Ты тоже странный человек, — сказал я почти шепотом.

Он посмотрел на меня как-то странно. Я наконец почувствовал, что рядом со мной сидит настоящий и теплый живой человек, а не просто вырезанная из камня кукла. Паутинка раскалилась, стала жечь. Соединяющая нас тончайшая струна. Канал, которого каждый из нас боялся коснуться.

— Мы разные. Очень.

— Да, — согласился я, — Очень. Мы сможем стать друзьями?

Он печально качнул головой.

— Мы враги, Линус. Мы можем притворяться — тут. Не потом.

— Понимаю.

— Утром я… хотел спросить. Когда я улечу?

— Я не знаю. Подтверждения еще не пришло, сообщения идут долго.

— Сколько мне осталось?

— Ты так спрашиваешь… — я засмеялся, но не своим голосом.

— Я не буду жить там, — сказал Котенок серьезно и вместе с тем очень твердо, — Потом смерть.

— С ума сошел? Смерть! Тебе мало того, что тут три раза чуть с головой не расстался? Все не терпится? Даже и думать не смей!

Он улыбнулся. Глаза остались теми же, а губы искривились, отчего у лица получилось странное выражение. Зачарованный им, я осекся.

— Ты помешаешь мне, Линус ван-Ворт?

— Котенок, ты не знаешь, о чем говоришь. Жизнь не кончается только из-за того, что попадаешь в плен! Не твоя рука отмеряет жизнь.

— А ты…

— Нет, ни разу. Но если бы попал в плен, уж точно не стал бы выкидывать таких глупостей. Уверен, рано или поздно Империи придется объявить обмен военнопленными и…

— Ты не понимать, — миндальная горечь стала сильнее, я ощущал ее так явственно, что зудела кожа на лице, -

Я не могу сдаваться.

— Правила клановой чести?

— Да.

— К черту их.

— Ты — ван-Ворт. Ты знать, что такое честь рода.

Он был прав. Я знал, что такое честь рода.