Иногда оно светится (СИ) - Страница 56

— Хочешь? Бери, — зевнул я, прикрывая вместе с зевком ладонью улыбку. Что ж, кажется, провиант не придется везти обратно на маяк, я не прогадал.

Он бросил на меня недоверчивый взгляд.

— Бери, бери. Я не голоден.

Котенок молча взял мою банку и поставил ее возле себе. При этом он не спускал глаз с моих рук.

«Возможно, ему еще никогда в жизни не давали ничего просто так, — подумал я, закуривая, — Космос и все астероиды, может он вообще ни разу в жизни не ел досыта до тех пор, пока не попал ко мне на маяк!».

На то чтоб управиться с едой у Котенка ушло минут двадцать. После этого он довольно выдохнул и плюхнулся животом вверх, раскинув руки. Живот у него все равно был тощий, с аккуратным и маленьким отверстием пупка, розовато-золотистый от солнца. Там, где его не прикрывала моя рубаха, появились крошечные пупырышки.

— Если холодно, подвинься ближе к огню.

Тишина. Скорее можно разговорить «Мурену», чем этого зверенка.

Линус, что ты делаешь?

— Смотри, тут еще для тебя есть…

Я достал из пакета небольшую продолговатую коробку.

— «Вишни в шоколаде». Случайно нашел среди старых запасов, но вроде бы еще не испортились. Может тебе понравится. Только много не ешь, там ликер.

Я протянул к нему коробку, но он ее не взял, пришлось положить ее рядом с ним, только тогда он осторожно снял крышку. Взял одну конфету, покрутил в пальцах, положил на язык. На его лице появилась задумчивость. Потом он скривился, сплюнул в траву.

— Горько, — решил Котенок.

— Ну как хочешь. Вино будешь?

— Нет.

Две бутылки я предусмотрительно оставил вкопанными на мелкоте, они были прохладными, как вынутые из горного родника камни и также блестели крохотными алмазными каплями на солнце.

— «Шардоне», виноградники Герхана. В империи одна такая бутылка стоит неплохих денег.

— Гадость.

— Ну не скажи, — я налил себе в предусмотрительно захваченный стакан на несколько пальцев, — Вино — это вкус жизни. Оно может быть горьким, сладким, кислым, терпким, оно может пахнуть временем… если простояло достаточно долго, от него может разить гнилью и уксусом. И еще от него бывает похмелье, если пить слишком много.

— Я не понял.

— Если пить жизнь залпом, забыв про все, тоже может наступить похмелье, — я поднял бокалл, — Ну, за тебя.

— Пьют слабаки. Ты слабак.

— Пусть будет так, Котенок.

— Не называй меня так! — он втянул носом воздух, на щеках вздулись желваки. Я улыбнулся и сделал еще глоток.

— Как же тебя называть? Скажи мне имя.

Он плюнул, целясь в лицо. Я увернулся и едва не расплескал вино.

— Сволочь!

— По-моему «Котенок» звучит лучше…

Он вскочил на ноги. Легко, как пушинка. Сжал руки в кулаки, глаза засверкали. Злое сверкание изумрудов. Я почувствовал обжигающее тепло его ярости. И подумал о том, что ударить его не смогу. Бей, Котенок. Наверно я даже не буду прикрываться. Ты правильно сказал, я слабак. Не могу справиться даже с самим собой.

Я лежал на боку, уперевшись локтем в землю, в единственной свободной руке был бокал. Вино, преломляя солнечный свет, клубилось в стакане красным бархатом. А надо мной было искаженное ненавистью юное лицо, которому неожиданно выступившие морщины придали сходство с древней индейской маской. Его ярость я чувствовал почти физически, она вонзалась в лицо и грудь тысячами коготков.

Бей, малыш. Давай закончим все это.

Самоубийство? Необычный способ.

Нет, — сказал я сам себе, чувствуя тень чужой руки на лице, — Просто устал. Это не может продолжаться бесконечно. Неудавшийся дрессировщик часто кончает жизнь в пасти тигра или в когтях медведя. Наверно, дрессировщикам лисиц проще… По телу разлилась мертвая волна паралича, но я встретил ее без удивления. Пальцы онемели, голова налилась свинцом. Бей, Котенок. Давай же.

Я прикрыл глаза и стал считать до десяти. Ему должно этого хватить.

Запах травы и земли, соленый запах водорослей. Где-то далеко слышен шелест волн, он похож на тот звук, когда сдергивают плотную ткань с металлического предмета. Я представил, как солнечные брызги, рассыпанные по его поверхности, дрожат с каждой волной, покачиваются, распускают вокруг себя ослепительные желтые искорки. А под всем этим — холодная плотная глубина, в которой нет звуков. Она готова обхватить тебя и принять. Навсегда. Вечное царство, полное извивающихся водорослей.

Это должно быть похоже на смерть.

Семь, восемь… На девяти я открыл глаза.

И увидел удаляющуюся треугольную спину. Котенок быстро шел, сутулясь и сложив руки на груди.

— Что ж, это тоже вариант, — сказал я нарочито легко и сам на себя рассердился за эту гусарскую деланную беспечность. И почувствовал едва ощутимый холодок под ребрами, как будто в грудину сделали инъекцию чего-то ледяного, что быстро растекается под кожей.

Похожее чувство у меня уже возникало — когда я, погружаясь во второй раз, забыл про таймер и очнулся лишь тогда, когда воздуха в резервном баллоне оставалось на пять минут. А я был на семидесятиметровой глубине. Тогда, глядя на рассеянное, едва заметное свечение над головой, обозначающее небо, на черный песок, я чувствовал это холодное ощущение под ребрами. Оно означало, что времени осталось мало и оно уходит. И если оно уйдет все, вернуть я уже ничего не смогу.

В тот раз я выкарабкался. Неделю валялся полуонемевший, почти парализованный, но очнулся.

Время уходит… Но я не под водой! Я дышу воздухом! Время уходит безвозвратно… Я лежу на земле! Мертвенный холод пробирается сквозь гидрокостюм…