Иногда оно светится (СИ) - Страница 42

— Сколько тебе лет, Котенок? — неожиданно спросил я.

Он задумчиво извлек руку, поднес к лицу, слизнул несколько соленых капель с ладони, мелкие жемчужинки заиграли на его губах.

— Мерзкая планета, — решил он, вытирая руку о халат, — Только идиот решит жить здесь.

— А.

Он зачерпнул рукой еще воды, поднес почти к самому лицу и вылил обратно. Потом поднял со дна несколько блестящих серых камней. Обычные камешки, которых всегда хватает на мелководье. Когда достаешь их из моря, они кажутся красивыми — дымчатые, серые… А потом высыхают и превращаются в обычные, ничем не примечательные булыжники. Капля очарования, заключенная в них, испаряется вместе с водой. Котенок внимательно глядел на свою добычу, не столько очарованный, сколько осторожный. Словно рассматривал подозрительное и опасное существо.

— У вас нет морей? — догадался я неожиданно.

Он пожал плечами. Хотя это могло мне показаться — просто ветер мог дернуть ворот халата.

— Я могу показать тебе море. Видишь, там катер. Я называю его «Муреной», он староват, но еще шустр для своего возраста. У меня есть гидрокостюм и баллоны, с ними ты сможешь опуститься на самое дно. Там очень красиво.

Я говорил еще немного — о рифах, о том, как выглядят песчаные курганы, на которыми скользишь, о зарослях водорослей, которые раскачивает невидимым подводным ветром. Котенок не стал долго слушать — поднялся, еще раз задумчиво глянул вдаль, сплюнул в море и вернулся на маяк.

— Эй! — крикнул я вслед, но он, конечно, не обернулся.

Наша жизнь продолжалась. Изменений в ней не последовало, да мы оба и прилагали все усилия чтобы обойтись без них. Изменения нам были ни к чему — на маяке установилось шаткое равновесие, нарушать которое было бы опасно. Наверно, это можно было назвать вооруженным нейтралитетом.

Мы жили как два преступника, связанные одной цепью. Сравнение весьма банальное и условное, но весьма точно отражающее суть наших отношений. Мы по-прежнему старались не встречаться, но если по каким-то причинам мы вдруг оба оказывались в одном месте — хоть это и бывало крайне редко — Котенок уже не вздрагивал. Демонстративно глядел в другую сторону и покидал комнату максимально быстро, но без постыдной поспешности. Просто начинал себя вести так, словно в комнате что-то ужасно смердит, фыркал и выходил. Я и раньше заметил, что небогатый запас имперских слов он восполняет всякого рода звуками, причем звуки эти выражали эмоции куда лучше, чем любые слова. Например, только тут, на маяке, я в полной мере получил возможность осознать смысл казавшегося ранее банальным и туманным словосочетания «гневное молчание». Если Котенку что-то не нравилось — чаще всего, ему не нравилось мое присутствие — он мог фыркнуть под нос, причем даже этим небогатым, казалось бы, звуком выразить целое море чувств — и надменное удивление и едкое презрение и даже отвращение.

С положительными эмоциями было сложнее. Мне запомнилась лишь одна картина.

Я оставил для него открытую банку его любимого варенья. Он никогда не подавал виду, что испытывает к нему слабость, а я с иезуитским закаленным лицемерием делал вид, что не догадываюсь о ней. Но банки я в шкафу уже не оставлял, чаще — на столе, уже открытыми чтоб он не возился долго с хитро зафиксированной заводской крышкой. Это была наша маленькая игра, первая из многих странных игр, которые впоследствии проигрывались на моем старом маяке. Я оставлял варенье, он его ел. И все. Ни слов, ни благодарности, ни взглядов. Как натуралист в безлюдных джунглях далеких планет, я осторожно подкармливал маленького пугливого зверька.

И однажды я увидел его лицо. Я не стремился к этому, просто спустился сверху на второй ярус чтоб заглянуть на кухню и перекусить что-нибудь в ожидании ужина. Я работал почти весь день за компьютером — тестировал систему, орбитальные модули, проверял готовность своих орбитальных молний. Долгая, муторная работа. Я слишком поздно заметил, что дверь в спальню Котенка немного приоткрыта.

Он оказался на кухне. Сидя вполоборота за маленьким кухонным столом, он торопливо ел варенье и губы у него были кроваво-малинового цвета. Я шел босиком, забыв как обычно потопать ногами, поэтому он не заметил меня. Котенок глядел на банку и в его глазах его будто горели звезды из меда. Я впервые видел его если не радостным, то, по крайней мере, чем-то увлеченным. Черты его лица как-то сгладились, уже не казались такими острыми. Всегда, когда я его видел, он был напряжен, до такой степени, что даже немного дрожал. Как будто все кости сделаны из стали. Плечи вечно приподняты, взгляд — быстрый и настороженный, взгляд хищника. А тут… Я не стал открывать двери, замер. Хотя и почувствовал прикосновение стыда, похожее на прикосновение холодного и мокрого собачьего носа. Я не хотел за ним подглядывать, но вместе с тем не мог и отстраниться. Стоял и смотрел, как Котенок, держа в обеих руках бутерброд с вареньем, расправляется с ним. Видно, он старался не спешить, но не мог пересилить себя. С жадностью касался губами лакомства, поддевал языком комья сладости, едва ли не стонал от наслаждения.

Я уже хотел сказать что-то или постучать в дверь, но представил, как он посмотрит на меня. Как изменятся его глаза. Как затвердеет лицо. Как варенье, это небесное лакомство, превратиться просто в приторный консервант, намазанный на хлеб. Потому что рядом будет стоять отвратительный грязный герханец.

Я отстранился и бесшумно, как шел до того, поднялся на свой ярус. И не спускался до самого вечера.