Иногда оно светится (СИ) - Страница 101

101

Он терся об меня спиной и тихо-тихо мурлыкал, совсем как разомлевший котенок. Серая полоса светлела и в одном месте уже заметен был алый отсвет уже подбирающегося солнца. Вода в том месте светилась, как вишневая расплавленная медь.

— Я бы хотел сидеть так всегда, — прошептал Котенок, не мигая глядя в ту сторону, — Я мог бы так всю жизнь…

Сидеть рядом с тобой. Чувствовать тебя. И солнце… И море.

— Мы можем так сделать, — сказал я серьезно.

Он опять тихо засмеялся.

— Нет. Ты же знаешь.

Что-то в его голосе зацепило меня.

— Котенок…

— Не надо, — он провел пальцем по моим губам, — Молчи, Линус.

Я осторожно укусил его палец, Котенок взвигнул от неожиданности.

— Мы можем сделать это. Остаться вместе.

— Не надо.

— Почему?

— Иногда у судьбы, когда она отвернется, получается стащить что-то из-под носа, — загадочно сказал он, касаясь пальцем моей переносицы, — Но дважды такие номера не проходят. Нельзя обманывать судьбу бесконечно.

— Я не понимаю тебя.

— Это ничего. Давай помолчим и посмотрим на рассвет?

— К чему дешевый романтизм, — пробормотал я, чувствуя себя немного уязвленно, — Простудимся…

— Нет, — сказал он очень уверенно, — Не простудимся.

И я сразу ему поверил.

Солнце выкатывалось из-за горизонта очень быстро, оно двигалось не робко, отстранняя слабеющий с каждой минутой серый саван ночи, оно уверенно прожигало себе путь, оттесняя последние полосы ночи все дальше и дальше.

В небе появились облака. Может, они были и раньше, но тогда я их не замечал, а сейчас увидел смазанные контуры, изломанные и полупрозрачные, напоминающие следы, которые оставляет на бумаге намоченная, но не отмытая полностью от краски кисть.

— Сегодня будет жарко, — сказал я то ли себе, то ли Котенку, то ли нам обоим, — Видишь, какое небо?

— Так же, как ночью? — невинно поинтересовался тот. Но я достаточно долго смотрел на изумруд чтобы научиться видеть мерцающие в нем искорки.

Котенок ловко отдернул голову, когда я попытался ущипнуть его за ухо, ударил меня лбом в подбородок, прижался теснее и затих.

— Космос, у нас так мало времени, Линус. Я никогда об этом не думал раньше.

— Ты скоро будешь говорить как настоящий герханец, — усмехнулся я. Но шутка не прошла, Котенок даже не улыбнулся.

— Время — это ужасная штука.

— Да. От него нельзя убежать и его нельзя уничтожить. Этого врага победить невозможно.

— Только смириться, да?

У него был такой голос, как будто он хотел чтобы его убедили. Просящий.

Смириться…

— Смиряться нельзя ни с чем, — сказал я упрямо и немного зло, — Тот, кто смирится с неизбежным — уже мертв.

Смирение — это вернейший из всех способов самоубийства.

— Так что тогда? Бороться до смерти, до самого конца? Это красиво. Нас всегда так учили. Но нас не учили, что делать, если перестаешь понимать, за что бороться. Бывает так — борешься, борешься, а потом… Знаешь, как будто участвуешь в орбитальном бою, стреляешь, наводишь орудия, уклоняешься, атакуешь… Бьешься, сжав зубы, забыв про все, а потом вдруг оказывается, что навигационный компьютер поврежден еще первым ударом и ты бился вслепую, принимая своих за врагов, а врагов за своих, или еще как-нибудь. Ты бился — храбро, отважно, хорошо, только теперь сам не понимаешь, за что… И что хуже всего — уже не понятно, что делать дальше.

— Хорошее сравнение.

— Для человека, который ни разу не был в бою, — Котенок зевнул, — И еще нас не учили тому, что может встретиться противник, с которым бороться не получается. Потому что каждый твой удар — удар по тебе самому.

— Это ты про меня, конечно?

— Ага.

— Да уж, мы с тобой замечательная пара. Стоим друг друга, как ты думаешь?

— О!

— Если об этом пронюхают имперские газеты, шумиха будет еще долго. Знаешь, всякие там светские сплетни…

На Герхане к ним тоже неравнодушны. Спившийся и сходящий с ума скай-капитан ван-Ворт — и молодой варвар с

Кайхитенна. Черт, это будет самая горячая новость года.

У Котенка на лице появилось безразличное выражение, изумруды потускнели.

— Какая разница? Я этого уже не увижу.

— Мы, — поправил я, — Мы.

— Линус…

— Один ты никуда не пойдешь, малыш.

Он сжал мою руку так сильно, что ногти почти пробили кожу.

— Нет, — его голос стал похож на его же клинок — тяжелый, отточенный, острый… — Тебе это не надо. У тебя есть путь. Пути. Все еще не кончено.

— Уже кончено, — сказал я спокойно, — С того самого дня, когда мы встретились. Кажется, я еще тогда понял, что мой последний путь отрезан.

— Но ты же не мог знать…

— Я сам перестал понимать, что я мог знать и что я знал, я вообще запутался сам в себе, Котенок. Единственное, что я понимаю теперь — мы связаны вместе. Как буксировочным силовым лучом, насмерть. Без меня ты не уйдешь.

В изумруде оказались вкрапления хрусталя, такого прозрачного, что казался почти невидимым. Они дрожали и становились все крупнее.

Изумруд… Хрусталь… Банально, старо, затерто, как много раз стиранное ветхое белье. Не было никакого изумруда и никакого хрусталя, просто в зеленых глазах, смотрящих на меня, появились слезы. И сердце уже в который раз сжало сильной невидимой рукой, так, что в нем возникла пульсация, боль. Слишком сильна была эта рука или слишком устало за последнее время это самое глупое смешное сердце.

— Перестань, — сказал я, голос беспомощно захрипел, как древняя пластинка на патефоне, — Мы еще выберемся.

101